Алексей Ивакин - 7 дней в июне. Том 2[СИ]
— Бреста? Там же немцы! — сказать, что мы были ошарашены, значит не сказать ничего.
— Пока еще немцы — завтра утром части нашей и белорусской армии переходят в контрнаступление, а к нам перебрасывают роту ВэВэ из России — они АЭС где–то в Нечерноземье охраняли, но так как там обилия диверсантов ожидать не приходится — кинули на подмогу нам. А вам надлежит ехать не немедленно, а только завтра, после приема пищи — у вас есть полдня и целая ночь для того, чтобы отдохнуть. Тем более что, как мне тут сказали, у вас и повод отдохнуть найдется.
Повод? Что это он имеет в виду?
— Под Брестом вам дадут в помощь сотрудников местной милиции — будете разбираться в том, что немцы натворили — объяснил все как всегда раньше всех узнавший Старый. Неплохо однако, иметь личные контакты наверху — впрочем, это для него «наверху», для нас, скорее — сбоку. Но тем не менее…
— Нам? А ты куда?
— Да я тоже с вами, но мы–то не разбираться поедем, а вас от недобитков охранять.
— А, ну тогда ладно.
— Не буду вас больше задерживать, товарищи, — командир, по–моему, что–то перепутал — это, скорее, мы его задерживали своими разговорами.
— Да, да, конечно, спасибо, товарищ полковник. Приятно было с вами поработать, благодарны за содействие…
— А вот прощаться — не надо, или вы что — решили «повод» зажать?
Опять двадцать пять. О чем это он?
— Ты что, забыл? — Старый тоже смотрел на меня с удивлением.
Что я мог забыть? Ничего не понимаю. Народ вокруг тем временем начал потихоньку посмеиваться.
— Вот что перенос плюс работа с человеком делают — назидательно поднял палец вверх Володя. — Скажи–ка мне, какое сегодня число?
— Число? Сегодня четвертый день — так что двадцать пятое.
Смех стал приобретать характер хохота. Андрюха изобразил, что плюнул на пальцы, приложил их к моим вискам и сказал «Пшшшш…». Они что, издеваются, что ли?
— Так. Перегрелся на июньском солнышке. Поставим вопрос по–другому: какое сегодня число в допереносном календаре?
— Эээ… двадцать шестое — это первый день, значит сегодня — двадцать девятое? Двадцать девятое! Боже, ну какой же я тупой. Ведь у меня сегодня день рождения — сороковник стукнул!
— Гражданин, предъявите ваши уши — окружившие меня со всех сторон опера опасно надвигались, изображая руками борьбу профессора Мориарти.
— Ни за что! Только после пьянки и подарков!
— Вот именно, мне за подарком от части идти надо, а я тут с вами рассусоливаю — командир, слегка нам кивнув — а что с этими шпаками церемонится — проследовал в направлении основного здания.
А мы пошли в столовую. Там, в «специально обученном помещении» нас ждал стол. Нет, неправильно. Там нас ждал СТОЛ.
Александр Суров. Работник компании сотовой связи. Улан — Удэ
На третий день начала войны и до меня добрались. Вечером раздался телефонный звонок. Мама взяла трубку телефона первой.
— Да… Это квартира Суровых, — она выслушала и с каменным лицом убрала трубку от уха. Я всё понял без слов.
— Мам, я рыльняк сам себе соберу. Ты куда мой рейдовый убрала? Мам, и не надо ничего печь — ну, не успеешь ты. Да, я пряники возьму, сколько осталось. Мам, а что это ты с валосердином… Тебе плохо?
— Саша! Но ведь это война… Ой… Что делать…, — от неё уже чувствительно пахло лекарствами. Он выглядела растерянной и испуганной… Тревожась за меня. Мне стало стыдно, что я повысил на маму голос. Но я ничего не мог сделать…
— Ты же ведь в мирной армии служил. Почему ты…
Тут звонок в дверь, прибежала такая же потерянная Лидия Геннадьевна, наша соседка, тоже вся в слезах — позвонил её сын — и его забирали. На флот.
Блин… я потерял почти сорок минут, прежде чем смог закончить сборы.
Будто камень упал на сердце. Война…
Что ж делать? А что делать? Уже вручили предписание. Вот оно: листок белоснежной бумаги с двуглавым орлом и штампом военного комиссара. И с приказом: как можно скорее прибыть в военкомат.
Я, всё же, простился с матерью. Мы обнялись, сев на дорожку. Мои руки разжали объятия первыми, а мама всё не отпускала.
— Посиди ещё.
Запиликал сотовый, пришла смс: «Санчес! Мы только тебя ждём»
— Мама, — я встал.
— Я вернусь.
Теперь не оборачивайся… Только не оборачивайся…
— Саня! Давай быстрее, — я на ходу запрыгиваю в битком набитый салон микроавтобуса. Он тут же срывается с места в карьер. Сидим друг на дружке, пьём пиво и водку прямо из горла, динамики орут песни о службе в армии, мы обнимаем своих подружек. У кого есть, а у кого нет — те тоже не грустят — дым в салоне — топор можно повесить, и пахнет не только табаком. Доезжаем до центра посёлка — там уже стоят остальные машины наших пацанов. И народ ещё подходит — кто поодиночке, кто парочками, кто пешком, кто на машинах — «Жигули», «Нивы», «Тойоты», «Мазды» и другие японки, микроавтобусы, японские грузовички — вскоре собирается уже приличная толпа. Выбираемся к остальным, чтобы обняться, и выпить на прощание. Кто–то уже влез в дембельскую форму с оборванными украшениями и с наспех прикреплёнными лычками и значками классности. Если у кого–то есть берет — то он уже лихо заломлен на затылке — погранцы, морпехи, десантура, а нас ротный отучал выделяться. И правильно.
— Саня…, — тут я пропущу, ибо нынешняя «мова» у молодежи нецензурна, если кратко — то мы им, агрессорам, натянем половые признаки на глаза и заставим моргать.
— Держи, — ребята протягивают мне белый пластиковый стаканчик, до краёв наполненный водкой, — Жди… Щас вот… Скажем!
— Пацаны! На нас напали колбасники! Ну (цензура) и что… Наши деды их били?
— Да… Да! — невпопад гудит толпа, тут Белый, вэдэвэшник, и мой друг, вдруг резко срывается на крик, — А! Били?! Не слышу (цензура)!
— ДАААААААА! — огненная вода обжигает глотку, прохожие разбегаются от греха подальше…
Моей спины касается чья–то рука. Чьё–то знакомое дыхание и запах хороших духов. Повернув голову я вижу, что не ошибся — передо мной стоит Женя… Ого, это же наша «мисс надменность», только вот сейчас никакой напускной надменности в её глазах нет. Читаю по глазам, что она сейчас «ой как жалеет!», что тогда, на днюхе у общей знакомой, отшила меня.
— Саш, а тебя что… тоже? — голосок то выдаёт.
— Да, — моя рука ложится на её плечо. Она вздрагивает как от удара током, краснеет и всё–таки тоже обнимает меня.
— Дай, — я отбираю бутылку у уже нетрезвого к этому моменту Белого и доливаю в свой стакан. — Держи, — протягиваю Жене нехитрую закуску: кусок чёрного хлеба с колбасой, купленной в ближайшем магазине.
От спиртного её щеки краснеют ещё сильней. А когда мы обнимаемся и целуемся, я чувствую, что наши сердца бьются в унисон. И бились они ещё издавна, просто одна ждала, а другой не решался.
Спустя некоторое время, появляется патруль милиции в полной боевой выкладке — с автоматами, в брониках и касках, и нас просят свалить в военкомат. Мы рассаживаемся по машинам и срываемся с места, с визгом и воем клаксонов, рёвом динамиков и гулом сабвуферов.
Как мы добрались до райцентра, я пропущу, ибо это описание не для слабонервных — колонна, длинная, шла с включенными фарами, заезжая на встречку, лихача и обгоняя всех, кого можно… Кто–то высунулся с флагами ВДВ и России. Со стороны можно было подумать, что стая бабуинов справляет свадьбу.
В райцентре машины пришлось оставить вдалеке от военкомата — всё было забито припаркованным или просто оставленным на дороге автотранспортом, а хаос, по мере приближения нас к нему возрастал — шли провожать своих родных, близкий и дорогих людей на войну. Шли и те, в ком нуждалась наша страна — защитники, молодые и старые, пьяные и трезвые, отцы семейств и прыщавые мальчишки. Стоп… вот прыщавых было мало — в основном — народ, призванный из запаса. Да и что эти дрищи могут… Автомат–то в руках не держали, а от танка, когда он на тебя, сидящего в окопе, наползает, оглушая грохотом, а ты должен сначала выстрелить по нему холостыми — типа отсекаешь пехоту, или портишь триплексы или прицел. А затем, отлежав и отбоявшись свои секунды на дне осыпающегося от тяжести проходящей сверху машины ровика, поднимаешься и швыряешь в пердящую выхлопом корму гранату. Кто–то орал от страха, а кто–то и терял сознание. Это только в фильмах и на словах все смелые.
Не доходя до военкомата, наша компания столкнулась с такими же бухими в пятую точку парнями и вместо драки стала ещё пьянее — встретились старые сослуживцы, и так, обрастая народом, «зёмами» и знакомыми, мы протолкались к воротам военного комиссариата.
Женя прижалась ко мне, а её красивые и тоненькие пальчики крепко сжали мою руку — как–никак кандидат в мастера спорта по дзюдо. Наставал этот гребаный момент расставания. Всё ближе и ближе с каждым шагом.
